музей соловецкого общества краеведения 1925–1937 годов

Сидя за широким столом, заваленным пожелтевшими бумагами и толстыми картонными папками с неизвестным мне содержимым, я нарочито медленно переворачиваю картонные страницы фотоальбома, [ 1 ] 1. В 1929 году Максим Горький посетил Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН). После этого он написал знаменитый очерк «Соловки», опубликованный в журнале «Наши достижения». Предположительно во время этого визита он получил в подарок фотоальбом, содержавший около трехсот фотографий лагеря. Сейчас фотоальбом хранится в нижегородском музее.  чтобы притупить внимание пристально наблюдающей за мной сотрудницы музея. Низкое крыльцо в две ступени под деревянным треугольным козырьком, украшенным резным орнаментом. Сверху крыльцо увенчано маковкой без креста. Над входом табличка «Музей Соловецкого общества краеведения». Почти все фотографии в этом альбоме подписаны. Рядом с этой — полоска тонкой желтоватой бумаги с набранным текстом: «Музей УСЛОНа. Главный вход в музей СОК».

После окончания Гражданской войны в стране стали уделять особое внимание формированию нового, советского человека. Одним из важных методов пропаганды было создание музеев. О музее УСЛОНа, организованном в 1924-м и закрытом в 1932 году, мы не найдем публикаций в центральной прессе тех лет, но сохранились обрывочные документы в государственных архивах, небольшие публикации в лагерной периодике и воспоминания бывших заключенных. До настоящего времени полноценных исследовательских работ по этой теме не существует. В своей статье я попытаюсь рассказать об этом уникальном музее.

К концу 1920-х годов практика создания антирелигиозных музеев в бывших монастырях и церквях стала довольно распространенной. В 1929 году в здании Соборной церкви Страстного монастыря в Москве открылся Центральный антирелигиозный музей, который должен был стать орудием разоблачения классовой, эксплуататорской сущности религии, платформой по организации антирелигиозной работы на всей территории СССР. 

В Исаакиевском соборе Санкт-Петербурга (Ленинграда) был организован антирелигиозный комбинат с экспозицией по истории и экономике религии. На Первом всесоюзном музейном съезде зачитывались доклады о достижениях в борьбе с религией. Абсолютно все музеи должны были участвовать в антирелигиозной деятельности: способствовать закреплению безбожного движения и помогать освобождаться от религиозных пут тем представителям рабочего класса, которые этого еще не сделали.

Но, как ни странно, ни в одном из докладов, в которых обсуждались крупные православные монастыри на территории бывшей Российской империи, не упоминался Соловецкий монастырь. Его местоположение определило его новое назначение. С 1920 года Соловецкий архипелаг находился в ведомстве ВЧК-ОГПУ. Готовая инфраструктура на замкнутой территории архипелага, удаленного от материка и населенных пунктов: многочисленные жилые и хозяйственные постройки, малые предприятия, сельскохозяйственная база — все это легко было приспособить для нужд уголовно-исправительной системы. На базе Соловецкого монастыря был организован трудовой лагерь нового образца, экспериментальная площадка для отработки техник масштабного использования принудительного труда.

До апреля 1920 года Соловецкий монастырь жил привычной жизнью. На сегодняшний день исследователи не обнаружили в архивах никаких приказов или распоряжений об официальном закрытии монастыря; можно предположить, что их и не было. Руководство монастыря понимало всю опасность происходящего в стране и пыталось наладить контакт с командованием английских войск, тогда находившихся на Севере. Но англичане покинули Белое море в декабре 1919 года, и монастырь стал готовиться к приходу на острова большевиков.

29 апреля 1920 года, как только на Белом море началась навигация, на Соловки прибыла группа чекистов из Архангельска во главе с Михаилом Кедровым — начальником Особого отдела ВЧК. М. С. Кедров был одним из идеологов создания системы концентрационных лагерей в масштабе страны.

На Соловках в это время жили около 500 человек: примерно 200 монашествующих, остальные — трудники. У комиссии ВЧК было две главные задачи: организация на островах лагеря (отделения Северных лагерей принудработ) и вывоз церковных ценностей. 1 мая 1920 года комиссия созвала всех насельников монастыря на общее собрание: им было предложено добровольно покинуть острова. Около ста монахов преклонного возраста отказались покинуть монастырь и Соловки. А 26 мая 1920 года был открыт Соловецкий концентрационный лагерь № 3 — отделение Северных лагерей принудительных работ губернского подчинения.

Уже в конце мая 1920 года на Соловки прибыли первые партии заключенных. Среди них были не только военнопленные с фронтов Гражданской войны, но и жители Архангельской области, арестованные за содействие интервентам, и простые уголовники. Заключенные содержались в постройках Соловецкого кремля; оттуда их выводили на сельскохозяйственные, разгрузочно- погрузочные и ремонтно-строительные работы. Лагерю досталась и часть монастырского хозяйства: огороды, скотные дворы, сенокосные угодья.

Летом 1920 года на Соловках был организован совхоз «Соловки», находившийся в ведении Губземуправления. Сюда были завезены вольнонаемные крестьянские семьи из Архангельской области и Карелии. Большая часть хозяйственного инвентаря, монастырских угодий, промысловых мастерских и построекСоловецкого монастыря были переданы совхозу.

С 1918 года Соловецкий монастырь (как и большинство монастырей) подвергался планомерному разграблению. Были проведены многочисленные комиссионные изъятия продовольствия (церковных излишков), более десятка раз изымались церковные ценности. Только комиссия Губпомгола в 1922 году вывезла около 85 пудов серебра, более 9 фунтов золота, около 2000 драгоценных камней. В первую очередь забирали драгоценные металлы и камни, которые можно быстро обратить в деньги. Комиссии Росмузея в 1922–1923 годах вывозили монастырские ценности: иконы, церковную утварь, богослужебные одежды, старинные книги. Проводились не только комиссионные изъятия исторических ценностей из храмов и келий — велись и усиленные поиски «монастырских захоронок». Были вскрыты и тайники в стенах и потолках построек, и «захоронки», закопанные в разных местах на территории монастыря.

При изъятиях и вывозе церковных ценностей и излишков не обходилось без воровства. Когда в начале 1923 года в Москве был поднят вопрос о выводе с Соловков всех учреждений и о передаче островов в ведение ОГПУ НКВД под лагеря особого назначения, полагалось вывезти и всю документацию управления совхоза «Соловки» и управления островов. Чтобы скрыть злоупотребления и воровство, постройки на территории Соловецкого кремля подожгли, заявив о пожаре. Пожар на территории Соловецкого кремля произошел в конце мая 1923 года. И только летом начала работать следственная комиссия, которая установила, что постройки, где находились склады монастыря (теперь совхоза) и хранилась документация, были подожжены специально. Администрация располагалась в больничных палатах западной части келейной застройки. Больничные палаты примыкали к настоятельскому корпусу, откуда крытая галерея вела к центральному храмовому комплексу монастыря. По галерее огонь перекинулся на монастырские храмы. Полностью, до кирпичных стен, выгорели церковь Успения Богородицы, колокольня с архивом и библиотекой, трапезная палата, Никольская церковь, паперть Спасо-Преображенского собора, навершия Спасо-Преображенского и Свято-Троицкого соборов (к счастью, их внутреннее убранство и ризница не пострадали от огня). Полностью выгорели Успенская и Прядильная башни Соловецкой крепости, где находились хозяйственно-промысловые и продовольственные склады. При этом уцелела надвратная Благовещенская церковь, расположенная в той же западной линии застройки монастыря. Еще один очаг пожара возник в северо-восточном углу келейной застройки монастыря, где располагались Рухлядная палата и корпуса восточной линии. Здесь помещались вещевые и продовольственные склады монастыря (соответственно, совхоза и лагеря). Сначала в поджоге обвинили соловецких монахов — но именно они первыми бросились тушить пожар. Огонь вспыхнул ночью, бушевал несколько суток и нанес невосполнимый урон постройкам на территории монастыря.

Еще в апреле 1923 года XII съезд РКП(б) принял резолюцию «О постановке антирелигиозной агитации и пропаганды», где излагалась установка на «углубленную систематическую антирелигиозную пропаганду». Было отмечено, что «нарочито грубые приемы, часто практикующиеся в центре и на местах, издевательства над предметами веры и культа взамен серьезного анализа и объяснения не ускоряют, а затрудняют освобождение трудящихся масс от религиозных предрассудков» А уже в июне того же года на заседании президиума Отдела музеев Главнауки Наркомпроса после доклада Н. Н. Подъяпольского было принято решение о придании Соловецким островам статуса заповедных. Летом 1923 года Спасо-Преображенский собор и Благовещенская церковь были выведены из подчинения ОГПУ как памятники истории и культуры. После этого там уже никогда не содержали заключенных.

К 1924 году на Соловках оставалось значительное количество монастырских реликвий, имеющих культурно-историческое значение, но по тем или иным причинам не переданных государственным ведомствам. Чтобы точно определить историческую ценность этих предметов, необходим был вердикт специалистов: искусствоведов и историков. И они даже были на Соловках — в качестве заключенных. Руководство лагеря не могло долго скрывать от Москвы имеющиеся реликвии, умалчивать о перспективах и масштабах накопления исторических ценностей. Необходимо было легализовать существующее положение дел. Антирелигиозная политика в СССР, богатый исторический материал и уже имеющиеся в распоряжении специалисты-заключенные — все эти обстоятельства позволили создать на Соловках лагерный музей.

С 1924 года в интерьерах Спасо-Преображенского собора и Благовещенской церкви разместили экспозиции музея при Соловецком обществе краеведения. Соловецкое общество краеведения (первоначально отделение Архангельского общества) было создано администрацией Соловецких лагерей и действовало под ее непосредственным руководством. Согласно договору администрации лагерей с отделом Главнауки, музей отвечал за учет и охрану зданий и сооружений, имеющих историческую ценность. Все остальные постройки, не имевшие исторической и архитектурной ценности, использовались для нужд лагеря «ввиду крайней необходимости в помещениях».

Лагерный музей был одним из трех отделов Соловецкого общества краеведения. При этом сам музей состоял из естественно-исторического, историко-археологического и промышленного отделов. Эти направления вполне укладывались в представления о том, чем должен заниматься антирелигиозный музей. В задачи музея входили: сбор, систематизация, инвентаризация музейных историко-археологических объектов и материалов по экономике Соловецких островов; обследование и регистрация зданий и находящихся вне музея предметов, имеющих историко-археологическую ценность; охрана памятников старины, искусства и быта; научная обработка собранного материала и его популяризация.

Борис Ширяев в книге «Неугасимая лампада» описал создание лагерного музея. Он называет себя одним из инициаторов этого начинания: «С Коганом мы говорили наутро прямо и откровенно, лишь с упором не на религиозную, а на культурную ценность памятников. Он же говорил в верхах, может быть, по-иному, но как бы и чем бы он там ни аргументировал создание Соловецкого антирелигиозного музея, таковой был не только разрешен, но получил целиком в свое распоряжение неразрушенную домовую церковь соловецкого архимандрита и его палаты. Вскоре был утвержден штат постоянных работников музея, и ему было предоставлено право реквизиции всех материалов, признанных исторически ценными». Возглавить музей предложили Василию Иванову, заключенному, преданно сотрудничавшему с ГПУ в лагере: «На Соловках Иванов выполнял обязанности антирелигиозного лектора. Он, как Плюшкин, тащил к себе все без разбора, и музейным специалистам, отыскавшимся в бесконечном разнообразии соловецких профессий, работы хватало. А специалисты выныривали совсем неожиданно. Среди безнадежных инвалидов нашелся купец-старообрядец Щапов из Нерехты или Кинешмы, глубокий и тонкий знаток русской иконографии. Над клочками и обрывками рукописей корпел доцент П-й; бронзу, резное дерево и вышивки определял и классифицировал известный в Москве комиссионер- антиквар, попавший на Соловки за продажу иностранцам какой-то редкой коллекции фарфора, собранного несколькими поколениями старомосковской барской семьи»  Изначально музей размещался в Благовещенской церкви, а под хранилище особо ценных предметов и кабинеты сотрудников было отведено несколько помещений второго этажа настоятельского корпуса, откуда был отдельный вход прямо в церковь. При этом в остальных помещениях корпуса размещалось руководство 1-го отделения лагеря (Кремлевского). Такое размещение решало сразу несколько насущных проблем: контроль, руководство и охрана.

Культурно-исторические ценности и материалы поступали в музей не только с территории островов, но и с материка, поэтому музею постоянно требовались новые и новые помещения: в Спасо-Преображенском соборе начали делать ремонт, чтобы подготовить помещение под новые экспозиции, под хранилище предметов старины и быта отвели сухие подвалы Рухлядного корпуса, под экспозиции промышленного (экономического) отдела перестраивали галерею западной стены боевого хода кремля, включая Прядильную и Успенскую башни.

О деятельности музея регулярно сообщалось в лагерной периодической печати. Бывший заключенный Б. Ширяев писал о музейных помещениях: «Ознакомиться хотя бы поверхностно с богатствами „рухольной“ за время пребывания моего на Соловках не удалось. Единственный работник иконографического отдела музея старик Щапов был очень внимательным и точным исследователем. Он не довольствовался внешним осмотром, но проверял и тайны древнего мастерства: состав красок, способ полировки и грунтовки дерева и т. д. Тщательность его работы отнимала много времени, и ему удалось обследовать лишь внешнюю, сравнительно новую часть груды икон в рухольной. Можно предполагать, что главные ценности таились в ее недрах». Во второй половине 1920-х музей возглавил заключенный Николай Николаевич Виноградов. Дмитрий Сергеевич Лихачев так сообщает об этом в своих воспоминаниях: «Самым примечательным для меня местом на Соловках был Музей. Многое в его существовании если не загадочно, то во всяком случае удивительно. Во главе Соловецкого общества краеведения в середине 20-х гг. стоял эстонец Эйхманс (его фамилию в воспоминаниях бывших соловчан часто пишут „Эйхман“ — это неправильно). Человек относительно интеллигентный. Получилось так, что из заведующего Музеем он стал начальником лагеря, и при этом чрезвычайно жестоким. Но к Музею он питал уважение, и Музей даже после его отъезда вплоть до трагического лета 1932 г. сохранял особое положение».

«Печатались труды музея — сперва типографским способом в бывшей монастырской типографии, помещавшейся в первом этаже УСЛОНа на пристани, а потом — каким-то множительным аппаратом. Эти последние издания я пытался искать по ленинградским библиотекам в последние годы, но не нашел. Примерно с 1927 г. заведующим Музеем стал заключенный Николай Николаевич Виноградов. Он имел уголовную статью (67 УК), говорят — за присвоение из костромских музеев каких-то ценных экспонатов. Одним словом, он не был „политическим“, и поэтому к нему было особое снисходительное отношение начальства… Дело в том, что Н. Н. Виноградов, каким бы темным ни было его прошлое (а оно было отнюдь не благополучным в моральном отношении), делал очень много для оказавшейся на Соловках интеллигенции…»

«В Музее у Н. Н. Виноградова работало несколько спасаемых им лиц: князь Вонлярлярский, который был настолько стар, что ничего уже не мог делать, и ему грозило уничтожение где-нибудь на анзерской Голгофе, хлопотливая „Аленушка“ — Елена Александровна Аносова; потом искусствовед и реставратор Александр Иванович Анисимов, из молодежи — бывший бойскаут Дмитрий Шипчинский…»

«Когда летом 1932 г. музей был разорен комиссией из Москвы и остатки его отправлены в Москву (Исторический музей) и Ленинград по разным запасникам, Николай Николаевич уехал в Петрозаводск, увезя с собой свою незаконно и законно собранную коллекцию древних соловецких рукописей, разысканных им на острове после всех вывозов рукописей в Казань и Петроград в Археографическую комиссию. Где эта коллекция сейчас?.. Но вот пришло известие, что он арестован и расстрелян, а о коллекции его я и до сих пор не могу найти никаких сведений. А был он человек „понимающий“ в искусстве, в древностях, хотя и очень загадочный во многих других отношениях».

Во многие подразделения СОК (изучение ресурсов архипелага и работа Биосада) администрация лагеря могла набирать в качестве сотрудников не только осужденных по 58-й статье, но и малограмотных зэков-бытовиков, но с сотрудниками лагерного музея дело обстояло сложнее. Здесь заключенные работали непосредственно с культурными и историческими ценностями, причем чаще всего эти предметы были еще и дорогостоящими. Доверить работу с ними администрация лагеря могла только специалистам высокого уровня, а их было не так много. Важно было даже не столько образование, сколько профессионализм и навык работы в определенных областях — иконография, книжное дело, рукописные источники, ювелирное дело и т. д. К тому же среди заключенных было немало уголовников, отбывавших срок за разбои, грабежи и бандитизм. Поэтому, работая с ценными музейными предметами, приходилось предпринимать меры предосторожности и соблюдать определенную секретность. К примеру, в лагерной прессе рассказывалось о новых поступлениях в музей, публиковались материалы об изучении культурных ценностей, но место их хранения, описания и обработки не афишировалось, как не назывались и имена сотрудников музея из числа заключенных.

В начале 1920-х годов многие партийные и комсомольские лидеры считали, что вскрытие мощей, изъятие ценностей и церковного имущества достаточно подорвало престиж духовенства и пора перевести антирелигиозную пропаганду на новый уровень: естественнонаучная и культурная работа должна формировать у населения новое, материалистическое мировоззрение, научную картину мира. Перед антирелигиозным музеем ставилась задача воспитания масс, диалектически-материалистической переделки мировоззрения.

Тут можно выделить два вектора исследовательской работы:

1. Естественнонаучное направление предполагало изучение территории с точки зрения естественных наук: палеонтологические исследования, изучение состава земной коры и почвенного покрова. Эта необходимость была вызвана тем, что в отдаленных районах представления люде об окружающем мире были чрезвычайно отсталыми.

2. Общественно-историческое направление должно было показать, как религия, происходящая из доклассового общества, несущая в себе целый ряд пережитков тотемического мистического мировоззрения, дожила до наших дней и используется врагами социалистического строя. Считалось, что необходимо изучать эти пережитки, чтобы иметь возможность разоблачать их перед массами. 

Как следовало развивать эти направления? Автор доклада на Первом всероссийском музейном съезде тов. Моторин предлагал взглянуть на объекты культа с эстетической точки зрения. «Мы, показывая какой-либо художественный предмет, икону как предмет искусства, вместе с тем рассматриваем его содержание — что, собственно, в этой иконе есть» Автор предлагал иллюстрировать антирелигиозную борьбу цифрами, использовать в экспозиции графические элементы, такие как схемы и картограммы, не как вспомогательный материал, а как полноценные музейные экспонаты. Иными словами, он предлагал материалистический подход к анализу церковной живописи и выстраивание исторического и экономического нарратива.

По мнению заключенных, поддерживавших идею создания музея, сохранить уцелевшие религиозные ценности можно было только посредством создания антирелигиозного музея. Это было важно еще и потому, что сохранившиеся после многочисленных разграблений монастырские ценности продолжали уничтожать. Например, лагерная мастерская музыкальных инструментов забрала остатки пятиярусного иконостаса Преображенского собора для выделки гитар и балалаек из выдержанного веками дерева его икон. Шкатулочная мастерская, действовавшая на соловецком острове Анзер, изготовляла шкатулки на продажу из старинных икон.

У музея было несколько помещений для постоянных экспозиций и временных выставок. Все они находились в монастырских постройках Соловецкого кремля, то есть на территории Первого отделения Соловецкого лагеря.

Все ценные экспонаты размещались в Благовещенском отделении музея, при этом в постоянной экспозиции находилось меньше половины из отобранных икон.

Преображенский собор был поделен на три отдела. Первый отдел занимал помещение самого собора (без алтарной части), и там были собраны преимущественно предметы XVI–XVII веков. В этом отделе демонстрировались сами своды собора, кокошники пристенных киотов, убранство резного иконостаса, а также голландские колокола, деревянные, кованые и литые кресты, иконы. Такая разнородность экспозиции объяснялась несколькими причинами: во‑первых, большое пространство нужно было чем-то заполнить; во‑вторых, в музей поступало очень много разнообразных предметов; в‑третьих, большинство посетителей никогда в жизни не сталкивались с музейными экспонатами, и богатая экспозиция привлекала их внимание; в‑четвертых, в музее (и в лагере) не было опытных специалистов по организации экспозиции. Второй отдел занимал бывшее алтарное помещение, приспособленное под выставку икон. Здесь была предпринята попытка показать постепенное развитие православной иконописи и переход к светской живописи, отразить влияние Запада: иконы были распределены по иконописным школам, а внутри них — по хронологии. В треть ем отделе — в двух маленьких комнатах, расположенных в северном и южном приделах собора, — была сгруппирована утварь, которая попала в музей в результате исследования построек на островах. Эти «предметы старины» не слишком отличались от обыденных предметов крестьянского быта того времени, поэтому в музее их выставляли не слишком охотно.

В Прядильной башне помещалась небольшая «историческая» экспозиция: монастырские пушки, бердыши и ядра, в изобилии обнаруженные на территории кремля. На утепленной западной галерее боевого хода разместили «промышленно-экономическую» экспозицию, куда вошли самые разнообразные экспонаты: чучела зверей и птиц Соловецких лесов; чучела пресноводных и морских рыб; гербарии, а также наглядные пособия, карты, графики, книги по экономическому развитию архипелага. Этот раздел носил скорее агитационный, чем познавательный характер, но именно он отражал основную идею музея — музея антирелигиозного, формирующего новое сознание советского гражданина. В этих помещениях проводились лекции по истории, природ и экономическому развитию Соловецких островов.

Вопрос о проблемах экспонирования икон в антирелигиозном музее начиная с середины 1920-х годов поднимался неоднократно. Церковная живопись предоставляла богатейший материал для антирелигиозной пропаганды. Выставки ставили своей целью выявить экономические и производственные отношения, стоящие за иконой как произведением искусства. При работе с церковной живописью музейным работникам предлагалось обращать внимание на то, как разрабатывался и утверждался проект работы. «В каждой церкви, в каждом монастыре, несомненно, сохранились документы о церковной живописи; их-то и нужно использовать для того, чтобы показать на конкретных фактах документального характера, как церковь и политическая власть в теснейшем союзе разрабатывали способы и приемы религиозного воздействия на трудящихся».

В декабре 1930 года прошел Первый всероссийский музейный съезд. Его лозунгом было превращение музеев в инструмент культурной революции. В итоговой резолюции антирелигиозной секции подчеркивалось, что «антирелигиозная экспозиция в краеведческих музеях должна глубоко вскрывать классовую контрреволюционную роль религии».  Краеведческий музей должен был ставить перед собой новые задачи: выработать у зрителя материалистическое мировоззрение и выявить классовую сущность религии.

В Соловецком лагерном музее еще в 1926 году предприняли попытку вписать икону в историю изобразительного искусства. В мартовском номере журнала «Соловецкие острова» за 1926 год вышла статья об иконах из собрания Соловецкого музея. В этой статье автор попытался выделить из числа икон, переживших изъятия и пожар, те, которые являются «ценными с историко-археологической стороны» и оцениваются в «десятки тысяч рублей». Впрочем, автор статьи не отличался уверенностью в выводах. Он разделил иконы на пять категорий в соответствии с сюжетом: иконы Спасителя, иконы Богоматери, иконы отдельных святых, двунадесятые праздники и иконы Воскресения. Далее он попытался определить стиль письма и интерпретировать сюжет: «В иконостасе Благовещенского музея на иконе „Воскресения“ изображен только момент сошествия во ад, где интересна фигура Христа. Он, по-видимому, только что сошел во ад и уже торопится по разрушенным дверям ада подняться туда вверх вправо, как будто ему надо что-то еще совершить. Такой талантливой трактовкой этой фигуры и красивым рисунком художник-иконописец хорошо выражает мысль о быстроте свершившихся сложных и важных событий в момент воскресения».

В заметках лагерной печати говорится о находках множества старинных икон. При этом всегда делается уточнение, что в музей передаются только иконы, представляющие художественную и историческую ценность (скорее всего, это старинные монастырские иконы, которые имели высокую рыночную стоимость и которые можно было при необходимости продать).

Но как экспонировать иконы в помещении церкви так, чтобы лишить их религиозной значимости? В одном из докладов Первого музейного съезда описывается случай в Муромском краеведческом музее. Муромскую икону Божьей Матери изъяли из местной церкви и поместили в антирелигиозный зал краеведческого музея, но тут же началось «паломничество разных старух, стариков, желающих приложиться к этой иконе». В те годы процесс выкорчевывания из умов населения (особенно людей преклонного возраста) религиозного мировоззрения был еще далек от завершения. Впрочем, лагерному музею на Соловках такие казусы не угрожали, поскольку посетителями его были молодые красноармейцы, передовики и ударники производства, местные заключенные-уголовники, а также представители комиссий ОГПУ. Но в следующие десятилетия центральные музеи, в которых хранилась древнерусская живопись, выработали четкие установки относительно того, как преподносить этот вид культурного наследия. Экскурсоводы уделяли особое внимание анализу сюжета с художественной точки зрения, качеству и составу красочного слоя, древесины, авторству, сложности реставрационных работ. Такой подход к иконе делал ее произведением искусства, а не предметом религиозного поклонения. Основы такой системы были заложены в лагерном музее на Соловках.

Сохранение в храмах и монастырях мощей почитаемых святых было не только обязательным элементом церковной жизни, но и способом привлечь паломников, которые стремились к местам поклонения. Здесь духовная составляющая переплеталась с социально-финансовой. И если первым этапом борьбы с религией большевики называли закрытие и разорение храмов и монастырей, то следующим шагом в этой борьбе стало вскрытие и уничтожение мощей, которое должно было подорвать духовную и финансовую мощь православия. В августе 1925 года в газете «Новые Соловки» была опубликована короткая заметка А. Иванова о поступлении в историко-археологическое отделение музея останков одного из соловецких святых — Елеазара Анзерского: «…а именно костяк черепа, 8 зубов его и тряпочки от одежды, употреблявшиеся монахами для одурачивания богомольцев. И это все, что осталось от нетленного тела Елеазара Анзерского… Комментарии излишни — факт обмана налицо, стоит только исследовать эти мощи в нашем музее». В этой цитате интересны последние слова — «стоит только исследовать эти мощи в нашем музее».  О каких исследованиях мог говорить Иванов? Можно предполагать, что он имел в виду исследование остатков одежды для определения соответствия их предполагаемому периоду захоронения, а также исследование сохранности костных останков. Но изъятие мощей Елеазара Анзерского, как и других мощей на территории Соловков , в это время не предполагало дальнейшего их исследования, а преследовало только одну цель — разорение монастырских святынь и уничтожение важных мест религиозного поклонения. Достаточно вспомнить акты изъятия мощей, перепечатанные журналом «Карело-Мурманский край» в статье «Соловецкие мощи» с комментариями их составителя, заведующего историко-археологическим отделом Соловецкого музея: «Теперь, когда сорваны заветные печати, когда вскрыты семью семь замков, за которыми скрывались „сребропозлащенные“ раки с мощами, — мы можем судить о том, что представляют собой „нетленные мощи“». Далее следует детальное описание обнаруженных фрагментов скелета: «На дне (ящика) обнаружены остатки полуистлевшего черепа… и куча трухи от истлевших частей дерева, кожи и костей. Нетленного тела не оказалось».

После составления актов останки были переданы в историко-археологический отдел Соловецкого музея вместе с актами вскрытия: «двое в раках и двое в застекленных ящиках, где они благополучно продолжают истлевать».

В сентябре 2017 года, прилетев на Большой Соловецкий остров из Архангельска, я первым делом пошел к Святым воротам, над которыми располагалось историко-археологическое отделение музея. Войдя в ворота и оказавшись на территории кремля, я повернул налево, где должно было находиться деревянное крыльцо, которое я за год до этого впервые увидел на фотографии. Но деревянного козырька, на котором висела бы табличка «Музей Соловецкого общества краеведения», над входом в Благовещенскую церковь не оказалось. Зайдя внутрь и поднявшись по деревянной лестнице, я оказался в небольшом пространстве с выходом в галерею западной стены и узкой дверью в Благовещенскую церковь.

В первые годы существования лагерного музея (1925–1926) его среднегодовая посещаемость была около 4000 человек. При этом музей находился на территории действующего концентрационного лагеря для особо опасных врагов государства, на острове в Белом море, в 60 с лишним километрах от ближайшего населенного пункта — города Кеми.

Кем же были посетители этого музея? В лагерной газете «Новые Соловки» выходила масса заметок о проводимых экскурсиях. В основном это были экскурсии для красноармейцев Соловецкого охранного полка, служивших на островах, и для самих заключенных. Если верить газете, экскурсии проводились каждое воскресенье.  Значительную часть посетителей составляли экипажи судов, останавливавшихся на Соловках. Так, например, 3 января 1926 года музей посетили капитаны и экипажи ледоколов «№ 8» и «Малыгин». Эту экскурсию сопровождали начальник лагеря Эйхманс и секретарь соловецкого коллектива РКП Сухов.

Были экскурсии и для специалистов. «10.06.1926 г. научные сотрудники Плавморнина в составе: приват-доцентов Московского университета и преподавателей того же вуза, возглавляемые директором Института профессором А. И. Россолимо, посетили Соловецкое отделение Архангельского общества краеведения. Экскурсией были осмотрены Музей, Преображенский заповедник, Головленкова тюрьма и Биосад».

Среди заметок об экскурсиях мне показался примечательным рассказ о визите двадцати пяти учащихся школы-семилетки города Кеми. Эта группа пробыла на Соловках с 9 по 15 июня 1926 года. В статье не сказано ни где поселились школьники, ни какие объекты они посещали. Сказано лишь, что «все желания и просьбы охотно исполнялись, и чем мы интересовались, наш интерес был вполне удовлетворен. Пожелаем, чтобы следующие экскурсии нашли такой же теплый радушный прием».

Как обеспечивался «теплый радушный прием» детей на острове в условиях лагеря? Как вообще организовать логистику музея и других общедоступных объектов, чтобы обеспечить посетителям возможность пере двигаться по территории лагеря? Могли ли посетители контактировать с заключенными?

Один из школьников так описывает поездку на острова: «Нам всем очень хотелось осмотреть Соловецкие острова, так как мы все туда едем первый раз. По пути мы то и дело выходили по очереди на палубу (так как всем сразу было нельзя ввиду большого количества едущих заключенных)».

Задача, которую ставила Москва перед администрацией Соловецких лагерей особого назначения, — перековка врагов государства в полноправных граждан СССР при максимальной эксплуатации ресурсов архипелага руками заключенных. Музей отражал разнообразие принудительных работ. Подтверждение тому —разнообразие отделов экспозиции: от истории и экономики до геологии и биологии. Монастырские предметы культа были лишь частью музейного собрания — правда, ввиду долагерной истории островов, частью весьма ценной.

Идеологически музей был антирелигиозным. Эта тенденция была задана изначально и сохранялась на протяжении всех лет его существования. Но именно коллекция икон, предметов культа, книг и рукописей ставила этот музей в один ранг с центральными музеями страны. Разница только в том, что центральные музеи были открыты для всех посетителей, а не только для некоторых, как музей Соловков; центральные музеи активно вели исследовательскую и научную работу на материале своих коллекций, а не предпринимали разрозненные попытки составить первичное описание отдельных предметов и собранных материалов; центральные музеи сохраняли и преумножали свои коллекции в городских условиях, им не грозило полное забвение и потеря всего музейного собрания. Итоговая судьба Соловецкого музея неясна. Вполне вероятно, что основная часть историко-культурного наследия Соловков была варварски разграблена в начале 1930-х годов. Возможно, какие-то материалы и предметы попали в центральные музеи. Часть ценнейших предметов из этого собрания до сих пор находится в частных коллекциях.

Одним из направлений реформ после распада СССР была легализация Русской православной церкви. Она получила возможность войти в структуры государственного управления, смогла создавать финансово-торговые и промышленные предприятия и организации, открывать учебные заведения и т. д. «Демократизация» государства требовала смены идеологических установок, и решающая роль в этом процессе была отведена РПЦ. С 1990-х годов «коммунистическая» составляющая идеологической обработки населения была заменена на «духовно-религиозную». Для ускорения этого процесса церкви вернули большинство объектов религиозного назначения: целые монастырские комплексы, соборы, церкви, часовни на территории России. Это, в свою очередь, повлекло за собой закрытие некоторых музеев, еще ряд музеев были переведены в другие помещения. Восстановление и реставрация практически всех объектов религиозного значения ведется за счет государства. При этом по распоряжению Министерства культуры РФ вдобавок к возвращению земли и недвижимости все музеи в обязательном порядке должны передавать в РПЦ предметы религиозного культа из своих фондовых хранилищ.

В начале 2017 года была предпринята попытка передачи музея «Исаакиевский собор» в ведение РПЦ. В путеводителе по Ленинграду за 1931 год говорится, что этот музей был «основан в 1923 г. и содержит в себе предметы религиозного культа, слепки, иконы, картины и документы, дающие представление о классовой сущности религии и вредительской роли ее в условиях социалистического строительства. А под куполом подвешен маятник Фуко, демонстрирующий закон вращения Земли».

Власти Санкт-Петербурга решили передать Исаакиевский собор РПЦ в безвозмездное пользование, при этом сохранив его музейно-просветительские функции. Во многом решение о двойном использовании собора было принято из-за протестов жителей , но подобные уступки делаются на фоне передачи из ведения Министерства культуры в пользование РПЦ таких объектов, как Смольный собор в 2016 году или Сампсониевский собор в 2017 году.

Отношения между Соловецким ставропигиальным мужским монастырем и Соловецким государственным музеем-заповедником иллюстрируют, насколько болезненно относится РПЦ к событиям истории ХХ века. С ноября 2009 года директором Соловецкого музея- заповедника стал архимандрит Порфирий (В. В. Шутов) — настоятель Соловецкого мужского монастыря. Это изменило внутреннюю политику музейной работы. В руководстве произошли перестановки, изменилась направленность деятельности подразделений, была закрыта и демонтирована часть музейных выставок и экспозиций; согласно распоряжению Минкульта РФ, музей теперь никак не мог влиять на работы реставрационно-восстановительного характера, которые велись в монастыре. В 2016 году был упразднен научный отдел музея, занимавшийся изучением истории Соловецких лагерей и тюрьмы в 1920–1939 годах; история монастыря этих лет теперь рассказывается через биографии монахов, оставшихся работать в лагере, и священников, отбывавших сроки заключения в СЛОН ОГПУ. Ситуация, сложившаяся на Соловках в отношении Соловецкого музея-заповедника федерального значения, — это яркий пример проведения в жизнь новой государственной идеологии под непосредственным влиянием и контролем Русской православной церкви.